Нефть Brent
$73.58
+1.29%
Рано утром во вторник, когда рубль опустился до новых глубин, российский Центробанк повысил ставку до 17%. Почему российское правительство решило использовать свои крупные валютные резервы для стабилизации рубля, отказавшись от обычного в таких случаях пути? Следует ли нам ждать резкого повышения инфляции в России? Каким будет следующий ход российского Центробанка? Что сделает Путин? Эксперты из Института Брукингса излагают свою точку зрения на новости о падении рубля и пытаются ответить на некоторые из заданных вопросов.
Клиффорд Гэдди, старший научный сотрудник Центра США и Европы, Программа внешней политики:
Валютные резервы и ядерное оружие – это последние линии обороны России. Если они исчезнут, Россия будет беззащитна. Пока Запад вводит санкции (по прогнозам, отменять их не будут), России крайне важно сохранять свои резервы – так думает Путин.
Поэтому у Центробанка не остается хорошего выхода. Увеличение ставки не поможет. А поскольку оно очень резкое и все равно не помогает, прогнозы и ожидания будут еще больше ухудшаться.
Как низко может упасть рубль? Всегда есть какой-то уровень равновесия. Но сейчас царит паника. Психология подавляет рыночные законы. Это как с изъятием вкладов с банковских счетов. Если в ближайшее время не остановится падение нефтяных цен, не появятся сигналы об отмене санкций, рубль продолжит снижение. Все оставшиеся инструменты воздействия (а самый очевидный и почти неизбежный среди них это контроль над движением капитала), которые позволят не притрагиваться к резервам, будут и дальше наносить вред экономике.
Западные обозреватели злорадствуют. Но нас должно беспокоить то, что Россия может дойти до критической точки, когда русские почувствуют, когда им станет ясно, что Запад стремится их уничтожить, что время играет против них, и что им уже нечего терять, а надо принимать кардинальные меры – и чем скорее, тем лучше. Остается надеяться, что они найдут какие-то меры и способы в финансовой сфере, прежде чем скажут «хватит» и обратятся к военным вариантам действий (а также к невоенным методам «гибридной войны»).
Я не могу не вспомнить работу Джеффри Рекорда (Jeffrey Record) «Решение Японии начать войну в 1941 году. Некоторые уроки на сегодня» (Japan's Decision for War in 1941: Some Enduring Lessons), которая была написана в 2009 году. Тогда нефть для Японии была тем же, чем сегодня для России является валюта. 70% нефти Япония закупала в США, но в 1941 году мы ввели эмбарго. В конце лета 1941 года запасов нефти у Японии осталось менее чем на год, даже с учетом «жестких мер военного регулирования», как писало в то время высшее военное командование в своем меморандуме. С точки зрения стороннего наблюдателя, Японии было бессмысленно начинать войну с США, так как американская экономика была в десять раз крупнее японской. Но если бы японцы ничего не сделали, Япония была бы уничтожена. И они подумали, что США не хватит мужества, чтобы вести войну. Но главный момент заключался в том, что альтернативой, по мнению Токио, была полная утрата суверенитета.
Рекорд писал: «Соединенные Штаты, по сути дела, требовали, чтобы Япония отказалась от своих великодержавных устремлений и согласилась на перманентную стратегическую зависимость от враждебно настроенного Вашингтона. Такой выбор неприемлем для любой великой державы».
Джереми Шапиро, научный сотрудник Проекта международного порядка и стратегии Центра США и Европы, Программа внешней политики:
Если, как считает Клифф, российское государство предпочитает бедность зависимости от Запада, то российской экономике и, соответственно, мировой стабильности предстоят трудные времена. Резервы – это обычно первая линия обороны, предотвращающая валютный кризис, но в случае с Россией они, похоже, в большей мере превращаются в стратегический актив, который надо беречь, но не в экономический инструмент, который надо задействовать. Сигналы российского Центробанка о том, что резервы никто трогать не будет, усугубляют валютный кризис и ограничивают действенность других экономических рычагов. В целом, подчиненное положение российской экономической политики по отношению к мнимым императивам безопасности означает, что от творцов этой политики не следует ждать изящного лавирования в кризисном шторме, если таковой существует.
Все это плохие новости. Многие новые воины холодной войны на Западе испытывают злорадство едва ли не на гормональном уровне и ждут, что русские склонят головы перед экономической действительностью, какая сегодня существует на Украине. Но пожертвовав российской экономикой ради стратегической независимости, руководство России вряд ли пойдет на уступки по ключевым вопросам безопасности, просто потому что страну поразил сокрушительный валютный кризис. И в любом случае, даже неохотные уступки России по Украине в данный момент не успокоят рынки и не убедят их в том, что отношения Москвы и Запада вышли на долговременную позитивную траекторию. Скорее всего, российские лидеры сделают ставку на знаменитое российское терпение и способность преодолевать трудности, а также на жесткие репрессии, чтобы сохранить внутреннюю стабильность и режим власти во время рецессии, которая может затянуться и уничтожить (в который раз!) сбережения россиян. Конечно, здесь поможет образ внешнего врага, на которого можно возложить вину за экономический кризис. Как говорит Клифф, российская агрессия в той или иной форме кажется естественным сопровождением такой политики.
Если, как постоянно утверждает Запад, цель экономических санкций не в том, чтобы разрушить российскую экономику и причинить страдания простым россиянам, то мы добились катастрофического успеха. Никто не ждал, что нефтяные цены всего за несколько месяцев снизятся почти наполовину, но это случилось, и такое сочетание ценового падения и санкций оказалось смертельным для российской экономики. Санкции в очередной раз показали, насколько трудно их дозировать и приспосабливать к обстоятельствам. Но по крайней мере, мы должны попытаться. Предыдущий экономический кризис в России в конце 1990-х дал нам путинский режим, и следующий режим вряд ли доставит нам больше удовлетворения. Мы не можем улучшать отношения с Россией и укреплять европейскую стабильность на руинах российской экономики. Это значит, что западные политические руководители должны задуматься о том, как остановить экономический кризис в России, который мы наблюдаем сегодня, а не способствовать его усилению. Трудности такого пути нельзя недооценивать, но лучший способ добиться улучшения это поиск подлинного компромисса в вопросах безопасности с Россией через ее соседей, которые считают ее великой державой, хотя она погрязла в серьезном экономическом кризисе.
Стивен Пайфер, директор Инициативы по контролю вооружений и нераспространению, старший научный сотрудник Центра США и Европы, Центра безопасности 21-го века и Программы внешней политики:
Путин и Кремль убедили себя в том, что цель экономических санкцийь – это смена режима, хотя это не так. Цель – добиться изменений в поведении России по отношению к Украине. Я все еще верю в то, что санкции могут подтолкнуть русских к урегулированию на востоке Украины. Мы с Джереми расходимся во мнениях относительно деталей такого компромисса, но я считаю, сейчас Западу самое время подать Кремлю сигнал о том, что:
санкции будут ослаблены, если российская политика в отношении Украины изменится, и что Запад готов к работе с Киевом и Москвой по поиску выхода из кризиса, позволяющего спасти репутацию каждой из сторон. Может, Путин в это и не верит, но у него есть возможность проверить это … или нет.
Фиона Хилл, директор Центра США и Европы, старший научный сотрудник Программы внешней политики:
Новость о том, что президент намеревается подписать законопроект конгресса о санкциях, а также свободное падение рубля еще больше убеждают Путина в стремлении США и Запада нанести по нему удар и попытаться осуществить смену власти. По мнению Путина, Россия уже находится в состоянии войны с Западом, а поэтому он сегодня действует по сценарию военного времени, в котором первоочередное значение для него имеет безопасность России и ее выживание в качестве великой державы, а не сохранение экономической конкурентоспособности. Американские и европейские санкции наносят вред, но в сочетании с резким падением нефтяных цен (чего, как отмечают Клифф и Джереми, мы не ожидали) они становятся разрушительными.
Если ничего не произойдет, и падение рубля не остановится, и если Центробанк не возьмет ситуацию под контроль, характер российской экономики изменится навсегда, по аналогии с теми потрясениями, которые мы наблюдали в 1990-е годы, причем со всеми сопутствующими последствиями. Эти последствия не ограничатся пределами России – они отразятся на всех экономиках, имеющих связи с российской, и это касается как членов Евразийского союза (Армении, Белоруссии, Казахстана), так и других государств, включая членов Евросоюза. Это еще больше ослабит и без того хромающее российское окружение. Путин не откажется от своей нынешней политики (геополитической и экономической) и пойдет на риск, о котором говорили Джереми и Клифф.
При отсутствии альтернативных сигналов со стороны США мы столкнемся с опасной динамикой эскалации напряженности в отношениях с Россией. Сейчас вызов для всех нас состоит в том, как проверить действенность предложения о поиске взаимоприемлемого выхода из сложившейся ситуации, сохранив при этом свою репутацию и лицо. Нам нужна некая формула, не ограничивающаяся Украиной, а отвечающая стремлению Путина обеспечить России статус великой державы, который признают и будут так или иначе уважать в Европе и мире с одной стороны, и в которой нет уступок по основополагающим принципам послевоенной безопасности, нарушенным Россией. Нам также нужен механизм взаимодействия с Россией, в рамках которого США и их европейские союзники будут совместно работать над данными вопросами. Здесь можно применить формат, похожий на схему, которой мы пользуемся в отношении Ирана и его ядерной программы.
К сожалению, мы очень близки к тому переломному моменту, которого боится Клифф. А это значит, что нам нельзя терять время, а надо совместно действовать. Рынки не будут ждать, пока дипломаты колеблются и обсуждают новые минские или женевские процессы взаимодействия с Россией.
Джереми Шапиро:
Мы со Стивом действительно расходимся во мнениях относительно деталей такого компромисса, однако эти расхождения очень значительны. На самом деле, когда Стив использует слово «компромисс», это напоминает мне ставшие классикой слова Иниго Монтойи из фильма «Принцесса-невеста». Это никакой не компромисс – отказаться от наказания (санкций) в обмен на согласие русских на наши требования, даже если мы дадим им некую возможность спасти лицо. Это победа, хотя в 1990-х мы часто говорили русским (и сами в это верили), что такие сделки являются компромиссом. Не думаю, что русские снова в это поверят. Но даже если из-за экономических трудностей у них не останется выбора, и русские дадут свое согласие, они будут крайне недовольны, а мы просто окажемся в аналогичной трудной ситуации, когда Россия со временем выйдет из экономического кризиса – как раз в тот момент, когда мы будем предлагать Белоруссии вступить в НАТО. Мне кажется, в этом отношении Иниго Монтойя очень точно характеризует основы нашей политики в отношении России после холодной войны.
Фиона Хилл:
На самом деле, это личная тактика Путина, которую он использует в отношениях с противниками. Угрожать, затем исполнить угрозу и наказать, после чего отменить наказание, когда противник отступит, и удастся найти согласие (все это – без каких-либо компромиссов со стороны России). Подобно шестипалому Тайрону Ругену из упомянутого фильма, Путин воспользуется такой тактикой еще до того, как ее используем мы.
Стивен Пайфер:
Мы определенно работаем на разных частотах, Джереми (и не впервые!). Путин загнал себя и Россию в паутину санкций, осуществив вторжение в суверенную страну, хотя она и находилась в глубочайшем политическом кризисе. Не следует это забывать.
Децентрализация, статус русского языка, действия по ослаблению последствий соглашения об ассоциации между Украиной и ЕС для российско-украинских экономических отношений, решение Украины отказаться от любых планов вступления в НАТО на годы вперед (и привязать их к референдуму), соблюдение этого решения Североатлантическим альянсом плюс перенос решения о статусе Крыма на будущее – это вполне разумная основа для урегулирования на востоке Украины. Русским явно не нужен Донбасс; они используют его в качестве рычага дестабилизирующего давления на Киев. Те пункты, которые я только что изложил, являются ответом на пожелания Москвы, о которых она говорит последние десять месяцев. Все это можно было бы оформить таким образом, чтобы русские могли сказать, что они отстояли свою позицию.
Может, Путин и верит в то, что мы стремимся к смене его власти, а не к смене политики. Но у него есть возможность проверить, так это или нет.
Я думаю, мы не должны позволять России нарушать основополагающие правила европейской безопасности, создавая альтернативную реальность того, что, на их взгляд, происходит, и что подталкивает Запад к его действиям, а затем идти на уступки это альтернативной реальности. Если Запад поступит таким образом, нам не стоит удивляться, когда Кремль решит повторить свою авантюру.
Далее, раз США утверждают, что нельзя позволять Путину играть по правилам 19-го века, значит, мы должны добиться полной вовлеченности украинцев. Это не просто спор между Западом и Россией. Украинцы тоже должны иметь право голоса, когда решается вопрос о их будущем.
Лилия Шевцова, внештатный старший научный сотрудник Центра США и Европы, Программа внешней политики:
Этот обмен мнениями демонстрирует ключевые интерпретации Запада в плане нынешнего кризиса, по поводу взаимоотношений между Россией и Западом, войны на Украине и внутрироссийских событий.
Я в ответ изложу пару моментов с точки зрения российских либеральных кругов.
По поводу российской элиты – взбунтуется ли она против Путина, выгонит ли она его? Конформизм и трусость по-прежнему остаются чертой ее характера, но элита определенно встревожена и начинает все больше нервничать. Она уже понимает, что Путин не гарантирует ей безопасность и благосостояние. Она начнет, и уже начала искать новые пути для выживания. Но она вряд ли станет открыто выражать свое недовольство, пока не поднимется волна протестов. Я считаю, что смена режима и руководства как способ сохранения системы персонализированной власти (а эта система пользуется широкой поддержкой) превращается во вполне реальный вариант.
Что касается реакции Центробанка на экономическую ситуацию. ЦБ сегодня подвергается жестокой критике за увеличение ставки и непоследовательность. Но что бы он ни делал, ему не по силам изменить логику экономического спада. Банк пытается лечить последствия болезни. Более того, он лишь ухудшает положение. Своей попыткой спасти «Роснефть» ЦБ лишь спровоцировал новую волну истерии. Сейчас бал правят психология, отчаяние и полный паралич Кремля.
Фиона права, когда говорит, что Путин находится в состоянии войны, и что он «действует по сценарию военного времени». Это правильный диагноз ситуации в России. Военной парадигмой можно многое объяснить. Но на самом деле, вопрос в следующем: что заставило Кремль подтолкнуть Россию к этой военной парадигме? Похоже, некоторые участники нашей дискуссии считают, что главная причина это соображения безопасности, которые преобладают над экономическими интересами. Так ли это? Что именно изменилось в сфере безопасности? Внезапно проснулась НАТО? Обама прекратил свое отступление? Или Меркель начала угрожать Путину? Прокремлевские эксперты поддерживают эту идею о соображениях безопасности, которой часто пользуется и сам Путин, и которой можно оправдать крен Кремля в сторону милитаризма. Между тем, мы имеем дело со старой традицией российской персонализированной власти, которая на стадии упадка превращается в военную модель. Таким образом, дело не в безопасности – это вопрос выживания.
Парадокс заключается в том, что обратившись к военной парадигме, Кремль привел в действие закон непреднамеренных последствий, и одним из таких последствий стал крах экономики. Еще одно последствие это отчаяние элиты. И еще одно: телевизор как главную мобилизующую силу народа заменил холодильник и желудок.
Кто-то здесь говорил, что западные санкции лишь еще больше убедят россиян в том, что «Запад разрушает Россию». Была использована историческая аналогия (Япония), дабы доказать, что Запад не должен унижать страну, мечтающую о великодержавности. Мои наблюдения здесь, в России, позволяют мне сделать вывод о том, что несмотря на мощную кремлевскую пропаганду и промывание мозгов, в российском обществе много умных людей, которые видят, что это Кремль несет ответственность за сегодняшний экономический спад. Да, Кремль со своей пропагандой пытается создать «веймарский комплекс» у россиян. Но опросы показывают, что «синдром унижения» начал ослабевать. По данным Левада-центра, русские не очень-то хотят платить за военные действия на Украине и посылать туда своих сыновей воевать. Стоит ли западным аналитикам строить свои заключения на «саге об унижении»? Делая это, они помогают Кремлю укреплять механизмы своего выживания. И еще одно. Мне интересно, испытывает ли Путин и кремлевские обитатели какое-либо унижение – даже сейчас, в момент краха? Я бы сказала, что кремлевский ревизионизм это результат иных умонастроений: надменности и самоуверенности.
Я полностью согласна со Стивом в вопросе о «компромиссах» с Кремлем. На самом деле, это Кремль посредством различных упражнений в риторике предлагает компромисс по региону, выдвигая идею возвращения к ялтинско-потсдамскому разделу сфер влияния. Мы должны уточнить, что будет означать этот компромисс: отказ от многих международных норм и соглашений, гарантирующих территориальную целостность и суверенитет (в Европе тоже!), включая хельсинкский процесс. Это будет капитуляция либеральных демократий перед шантажом милитаристского режима. Но гарантирует ли он, что другая сторона будет соблюдать условия новой сделки, если главная причина ее экспансионизма и ревизионизма носит внутренний, а не внешний характер? Какой прекрасный пример для Китая, чтобы он мог продолжать эксперименты с компромиссами! В любом случае, уступчивость Запада в течение последнего десятилетия не помешала Кремлю нарушить мировой порядок.
Но компромисс всегда будет означать, что две стороны должны идти на определенные уступки. Так вы говорите. Мой ответ таков: почему вы советуете Западу отречься от принципов? Кстати, любой компромисс, который увязывает соглашение об ассоциации Украина-ЕС с российской повесткой и с украинской гарантией отказа от членства в НАТО, это ограничение суверенитета Украины! Пусть украинцы сами решают, как они видят свое место в мире.
Какие тактические компромиссы ни рассматривай, украинцы должны думать о их характере и о том, как они будут выстраивать свой курс в будущем. Не думаю, что какому-либо иностранному государству следует давать Украине советы о содержании каких бы то ни было компромиссов. Давайте прекратим играть в призраков Мюнхена.
И наконец, я соглашусь со словами Стива о том, что «Кремль может повторить свою авантюру». Не потому что Путин такой плохой и агрессивный человек, а потому что таков характер системы на стадии распада, стремящейся продлить свою жизнь.
Фиона Хилл:
Лилия точно определяет здесь трудности. Нам нужно найти способы сохранения своих принципов, и оказать Украине посредническое содействие, какой бы подход мы ни избрали. Надменность и самоуверенность могут порой сопровождать чувство унижения – каждому хочется удовлетворения. И Путину нравится при каждой возможности показывать США и Западу фигу, отыгрываясь за все те случаи, когда мы показывали им свой средний палец. Это такая оплата той же монетой за все произошедшее в уходящем году – и риторикой дело не ограничивается. Путин по-прежнему хочет наказать Запад, а заодно и Украину, чтобы настоять на своем и заставить нас отступить. Но, как говорится, можно назло бабушке нос отморозить, и вот в такой ситуации мы очутились. Наверное, нам сейчас надо найти какое-то временное или промежуточное решение (как мы сделали с Ираном в вопросе его ядерной программы), а не пытаться добиться долгосрочного урегулирования. Путин хочет, чтобы санкции были сняты (как и Иран), но он не желает делать ничего такого, что ограничит ему пространство для маневра и лишит возможности проводить другие авантюры. Работа здесь предстоит долгая.
Стивен Пайфер:
В ответ на высказывание Лилии о компромиссах в отношении ассоциации ЕС-Украина и об отказе Украины от стремления вступить в НАТО, который является посягательством на ее суверенитет, хочу сказать следующее. Она права, говоря о том, что Киев должен иметь право голоса в данном вопросе. Но украинское правительство выдвигало такие идеи еще в июне. Проблема в том, что Россия его не услышала и не хочет с ним говорить. А это усиливает мое подозрение, что сегодня Москва не заинтересована в приемлемом для Киева компромиссе, а просто хочет посеять хаос и нестабильность на востоке Украины, чтобы осложнить жизнь украинскому правительству и замедлить, а то и вовсе остановить его усилия по сближению с Европейским союзом.
Клиффорд Гэдди
